Семнадцать на четыре

Эйно не любил математику. Он любил ручьи, полные форели, любил копчёную оленину, любил выстругивать финским ножом деревянные кораблики. А еще он любил Лотту, только сам не хотел себе в этом признаваться.
Лотта появилась в классе год назад. У ее отца были больные лёгкие, и врачи посоветовали ему покинуть Хельсинки и жить на свежем воздухе. Их семья купила хутор в семнадцати километрах от дома родителей Эйно, и она каждый день приезжала в школу на велосипеде. Наполовину шведка, она отличалась от остальных деревенских девчонок, как арабский скакун отличается от обычной крестьянской лошадки.
А Эйно… Эйно был длинный, худой, рыжий и нескладный. Второй год он сидел на задней парте в восьмом классе, подпирая щеки огромными лопатообразными ладонями, и вместо того, чтобы слушать учителя, рисовал в тетрадках кораблики. Близких друзей в школе у него не было, да они были ему и не особенно нужны- куда лучше он себя чувствовал среди лесов, полей и коров.
Лотта смеялась лучше всех, училась лучше всех, у нее были самые аккуратные тетради, и пахла она как то по особенному, наверно привезла с собой этот запах из городской жизни. Эйно замечал, что охотней всего она смеется вместе с Андреасом, тот был бойкий на язык, и вздыхал, вздыхал, ему тоже хотелось сказать что нибудь такое, отчего Лотта посмотрит на него с удивлением, но ничего в голову не приходило.
Но Эйно не унывал. После школы, пообедав, он садился на велосипед и ехал к дому Лотты. Неподалеку от хутора стоял заброшенный овин, там у Эйно был тайный штаб. Вооружившись отцовским биноклем, оставшимся с первой мировой войны, Эйно смотрел на окна Лотты на втором этаже, надеясь хоть раз увидеть, как она переодевается. Но это ему ни разу не удалось, зато он часто видел Лотту в домашнем платьице, снующую во дворе по хозяйству, и получал удовольствие от того, что он ее видит, а она его- нет. В домашней одежде Лотта нравилась ему ещё больше. И Эйно мечтал, что они с Лоттой поженятся, и она будет ходить в этом платьице по его дому. Иногда Эйно видел и отца Лотты, тот выходил на крыльцо и кашлял, глядя на солнышко, и тогда Эйно с досадой отворачивался от бинокля. Он хотел быть с Лоттой наедине.
Насмотревшись как следует, Эйно прятал бинокль на чердаке, чтобы никто не увидел его с ним, садился на велосипед и ехал домой. А завтра или через день, в зависимости от того, сколько у Эйно было работы, всё повторялось. И это была маленькая тайна Эйно.
Поэтому Эйно и разлюбил зиму, хотя раньше очень любил. Зимой на чердаке было холодно лежать без движения, и приходилось посещать Лотту реже, хотя на лыжах Эйно бегал даже лучше, чем ездил на велосипеде. Но постепенно он приноровился, перед поездкой брал с собой литровый термос с кофе, в который плескал на кухне две-три ложки коньяку, воровато оглядываясь, чтобы не увидел отец. Но отец, сам большой любитель коньяка, ничего не замечал, а старший брат Петер уехал учиться в Хельсинки, и дать Эйно затрещину было некому. Мать Эйно давно умерла.
И всё равно зимние поездки были редкими, и не приносящими такого удовольствия- закутанная в полушубок Лотта очень редко появлялась во дворе, так что Эйно с нетерпением ждал лета.
И вот однажды учитель сказал, что занятия в школе прекращаются, так как началась война с русскими. Эйно немного удивился, так как жил в своем, выдуманном мире, и его волновало только то, что Лотты третий день не было в школе, но подружки говорили, что она простудилась и скоро появится. Он встал на лыжи и поехал домой, крутя головой по сторонам. Ему казалось, что раз война- то мир должен как то измениться. Но кругом был только привычный снег, мороз и ели. «Какая то ерунда»- подумал Эйно, -«как математика».
Приехав домой, Эйно увидел озабоченного мрачного отца, сидящего за бутылкой, и спросил- а что теперь делать, раз началась война? Ничего, отвечал отец, я слишком стар, а ты слишком молод, чтобы воевать. Но Эйно понял, что в эту минуту отец думает о Петере, и тоже огорчился.
Три дня Эйно просидел дома, радуясь неожиданным каникулам, а потом решил съездить проведать Лотту, так как начал понимать, что в школе теперь увидит ее очень нескоро.
Налив в термос кофе, Эйно на радостях бухнул туда целых четыре ложки коньяку, отца всё равно не было дома, он ушел на соседний хутор к старому Томасу, пить водку и говорить о политике. Шел лёгкий снежок, но Эйно это абсолютно не волновало- что такое семнадцать километров для умелого лыжника?..Эйно даже запел какую то польку, размеренно вымахивая палками. С каждым километром он приближался к Лотте, подумывая даже- а не зайти ли к ней домой в этот раз? Сказать, что проверял заячьи капканы и просто ехал мимо. В конце концов, он уже взрослый, через две недели ему шестнадцать.
Но, как обычно, смелость отказала Эйно, и подъехав к хутору Лотты, он привычно, пригнувшись, со стороны леса скользнул к своему любимому сараю.
Это его и спасло.
Во дворе хутора были люди. Чужие люди, в незнакомых островерхих шапках с красными звёздами. Слышалось фырканье лошадей, в воздухе стоял незнакомый запах, неуместный здесь, среди лесов- запах железа, оружейной смазки, запах солдатской каши из полевой кухни. Эйно машинально сглотнул слюну. Где там его бинокль?.. Вот он, под хламом, в старой коробке. Эйно навел резкость. Так вот какие они, русские! Странно, на вид люди как люди, ни рогов, ни копыт. Только разговаривают по непонятному. И где же Лотта и ее отец?..
Эйно перевел бинокль на окна спальни Лотты. Наверно, она сидит там, боится, и ждёт, когда русские уйдут. Понятное дело, любой бы боялся. Учитель рассказывал, что русские- настоящие звери. Аккуратные занавески были, как всегда, задёрнуты. От нечего делать Эйно стал считать солдат во дворе. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, а ведь еще, наверно, в доме есть?.. Вот и пригодилась математика, мелькнула мысль. Взвод или полувзвод, Эйно никогда не разбирался в военном деле.
Внезапно окно спальни Лотты распахнулось. Сердце Эйно забилось, он снова навел бинокль на окно, но оттуда выглянул русский офицер, вернее, командир, у русских же нет офицеров— снова вспомнились рассказы учителя, махнул рукой солдатам внизу и что то приказал. Солдаты начали выстраиваться у полевой кухни, а офицер закурил, взглянув на часы. Но где же Лотта?
И тут Эйно всё понял. Он с ненавистью рассматривал командира в бинокль, стараясь хорошенько запомнить. Русский изнасиловал Лотту? А может, она сама?.. Нет, такого не могло быть. Или могло? Командир чем то похож на Андреаса. Эйно очень огорчился, ведь теперь он не сможет жениться на Лотте. Потом подумал, что если они уедут куда нибудь, где их никто не знает, то сможет.
Русский докурил и захлопнул окно, солдаты, наполнив миски, заходили в дом, наверно, там у них столовая?.. Во дворе остался только часовой у лошадей, да еще один у ворот хутора. Больше высматривать было нечего, и Эйно, прихватив с собой бинокль, спустился с чердака, связал лыжи с палками и пополз к лесу, стараясь, чтоб сарай закрывал его от случайного взгляда с хутора. Двигаться в рост он больше не рискнул.
Что такое семнадцать километров для умелого лыжника?.. Да еще подгоняемого рвущимися наружу слезами?..
Но в дом Эйно вошел с каменным лицом и сухими глазами.
Отец по прежнему сидел у старого Томаса. В другой раз Эйно разозлился бы на него, но сегодня это было даже к лучшему.
Эйно поднялся наверх, в комнату Петера. Здесь всё оставалось, как при брате, Петер не любил, когда кто нибудь заходил в его комнату. Но здесь находилась одна вещь, ради которой Эйно частенько пробирался к Петеру и раньше, и подолгу на нее любовался.
Нарезной «Зауэр» с оптическим прицелом.
В обычные дни Эйно охотился со старой отцовской двустволкой, но когда приезжал Петер, он ездил на охоту на оленей и иногда брал с собой Эйно. Тогда Эйно удавалось пострелять из винтовки брата, и это нравилось ему почти так же, как смотреть на Лотту.
«А теперь, наверно, это будет единственной радостью»- вдруг подумал Эйно и понял, что в этот миг он стал взрослым.
-Прости, Петер, что я беру твою винтовку!- сказал Эйно в пространство.- И что беру твои патроны- тоже прости.
Перед тем, как положить патроны в свою лыжную торбу, Эйно их внимательно пересчитал. Тридцать шесть. Три дюжины. Вот и опять пригодилась математика.
После этого Эйно прошелся по дому, собрав всякую мелочь, которую он обычно брал на охоту, подумал и прихватил еще большую белую простыню. Хотел написать записку отцу, но передумал, так как писал с ошибками, и отец всегда сокрушенно смотрел в табель на его годовую оценку по финскому языку. Хотел сменить кофе в термосе, но было уже некогда, неизвестно, надолго ли на хуторе Лотты чужие солдаты. Аккуратно закрыл дверь, встал на лыжи и поехал обратно.
Снег уже валил как следует, но Эйно не огорчался, а радовался, потому что снег скрывает следы и может задержать красноармейцев на хуторе.
Что такое семнадцать километров для умелого лыжника?… Третий раз за день и с винтовкой за плечами- это уже что то. Поэтому Эйно ехал медленней в этот раз, и перед хутором дал еще крюк, чтобы запутать следы, и появился возле цели далеко после полудня, когда короткий зимний день уже клонился к вечеру. Тот взрослый, который проснулся в Эйно, шептал, что управиться надо засветло, что в темноте видны вспышки, а целиться труднее, что в сарай идти нельзя, а нужно найти более выгодную позицию, и еще много-много полезных вещей, и Эйно не удивлялся, а слушал, что говорит голос, и делал так.
Чужие солдаты всё еще были на хуторе, может, ждали подкрепления, а может, и должны были здесь находиться, и Эйно обрадовался, так как сил догонять кого либо у него уже не было. Он выбрал высокую сосну не у самого края леса, а чуть в глубине, прикопал лыжи у подножия, соорудил из простыни подобие маскхалата. Было очень хорошо не бежать, а спокойно копошиться в снегу, Эйно отдыхал в это время, но предстояло еще залезть на сосну, в зимней одежде и с ружьем, поэтому он посматривал вверх и прикидывал, за какой сучок уцепиться, выдержат ли ветки его вес, и молился, чтобы снег не перестал идти. Наконец, отдышавшись, он начал подъём.

Отец засиделся у старого Томаса до поздней ночи, и когда вернулся, был сильно навеселе. Ввалившись в спальню Эйно, он грузно опустился на кровать сына.
-Проснись, Эйно! Хватит дрыхнуть!
-Что случилось, папа?
-Наверно, завтра нам придётся уехать. Здесь неспокойно, русские уже поблизости. Чахоточный Лассе с дочерью уехал три дня назад, как чувствовал. Охотники слышали на его хуторе какую то стрельбу, говорят, наши «кукушки» накрыли там взвод русских. Думаю, добром это не кончится.
-Лассе с дочерью уехали?- переспросил Эйно,- ты точно знаешь?
-Точно, Томас сам их провожал, и сам Томас тоже собирается. Поехали и мы, сынок, к Петеру поедем. Ходят слухи, что эти места скоро не будут нам принадлежать.
Отец вышел из спальни. Некоторое время Эйно прислушивался, потом откинул одеяло, под которым лежал прямо в лыжных ботинках, и наконец то стянул с себя пропотевшую, осточертевшую за день лыжную куртку, штаны и свитер. «Зауэр», завернутый в запачканную смолой простыню, лежал за поленницей в сарае, и сил перепрятать уже не было. Но завтра он что нибудь придумает, а пока главное, что Лотта в безопасности.